На средний ум эта статистика производит не большее впечатление, чем цифры о расстоянии до Бетельгейзе. Они слишком велики, чтобы их можно воспринимать. И при этом эти невоспринимаемым суммы только часть общего обесценивания. Если мы включим убытки от падения стоимости некотируемых акций, и всех видов облигаций, и недвижимости, и от разорения компаний и банков, окажется, что совокупные ликвидные активы американского народа временно сократились до масштабов, не поддающихся вычислению. После рассмотрения этих данных, я убежден, самое замечательное то, что мы смогли перенести все эти убытки и все еще продолжать жить — покупать и продавать и голосовать. Менее трех процентов американцев платят подоходный налог Дяде Сэму, и 90 процентов всего этого налога выплачиваются менее чем четвертью процента населения. Цифры налогообложения за 1930 год показали, что эти добрые старые 3 процента населения перенесли потерю дохода в сотни миллионов; и, конечно, данные о доходах за 1931 год дают еще большие убытки. Бум, превративший столь многих средних американцев в миллионеров фондовой биржи в 1928 и 1929 гг., оказался индейским дарителем. Он дал, а затем забрал гораздо больше, чем дал.

Однако замечено: потеря миллионов миллионами имеет более чем разговорную ценность. Она автоматически стала универсальным и неприступным алиби. Спросите любого врача, банкира, владельца недвижимости, кредитного менеджера или любого продавца чего-нибудь. Все подтвердят, что получают от клиентов один и тот же ответ: "Я потерял на фондовом рынке все до последнего цента, и у меня не было никакой возможности вернуть хоть что-то. Заплачу, как только смогу... Нет, сейчас я не могу выплатить часть".

Если кредитор оказывается упрямым, да еще и оптимистом, он получает стандартные оправдания и что-то вроде автобиографии. Она может включать от трех до десяти глав, но последняя всегда звучит следующим образом: "Да, я не знал, что следовало удовлетвориться хорошей прибылью. Я не думал, что когда-то наступит вершина. Я был дураком".

А в тех случаях, когда кажется необходимым постскриптум, он всегда звучит так: "Так мне и надо".

Миллионы этих жертв фондовой биржи, похоже, не могут забыть свое Ватерлоо. Грубые ошибки 29-го года скрывают перспективу возможных успехов в 32-м году, В такое плохое настроение стране впадать нельзя, особенно когда очевидно то, что большинство (по своему невежеству) сделало в 1929 году, элита (по своей мудрости) сделала в 1930 и 1931 гг. Микроб убытков не выбирает любимчиков. Ни врожденные способности, ни деловой опыт, ни необычайная проницательность, ни большой капитал не могут удержать людей от потери денег в проигрышное время.

Несколько тысяч лег назад один мудрец сказал: "Есть время собирать и время терять". И не забывайте, что Соломон, в свои дни, считался настоящим приобретателем.

Простой человек склонен приписывать мультимиллионеру безошибочность суждений в деловых вопросах. В этом, вероятно, причина, почему мы так много слышим о нынешнем замораживании расходов теми, кто считается богатым. Совершенно приличные семейства оскорбляются, устно и в печати, в связи с тем, что они не покупают всего как можно больше. То, что является трагедией, если вы безработный, благоразумием, если вы работаете на полставки, и бережливостью, если вам урезали зарплату, становится убийством первой степени, когда речь заходит о богатом человеке, который мог бы немедленно покончить с депрессией, купив четыре пальто или десять шляп и износив их за неделю.

Нет никакого сомнения в том, что бедные стали беднее, но богатые, конечно, не стали богаче. Человек, не имевший ничего, удвоил один из своих нулей, но средний миллионер потерял три из них. Один из самых богатых людей в мире, по словам его близкого друга, потерял восемь нулей — а до этого семь или восемь. Богатые так или иначе всегда умеют превосходить бедных во всем, даже в потере денег.

Один старомодный банкир, философствующий по любому вопросу, дай ему только повод, сказал мне на днях: "Человечество прогрессирует через признание своих ошибок. Разумно предположить, что этот урок окажется менее дорогостоящим, чем мы сейчас думаем".

"А почему мы должны предполагать, что усвоим его?"— спросил я.