М-р Морган обычно говорил с такой силой, что казалось, будто его слова буквально выстреливались из замечательных, похожих на пушки сигар, которые он обычно курил. Он хорошо разбирался в винах и табаке, и его вкус различал тончайшие градации. Он курил только табак урожаев некоторых любимых им лет. Эго были гаванские сигары, но их скатывали в форму, которая никогда не продавалась ни в одном сигарном магазине. Сигары Моргана имели форму дубины Геркулеса, с утолщенным внешним концом, и были абсолютно ядовиты для всех, кроме наиболее опытных курильщиков. Помню, я сам легкомысленно обкурился в первый раз, когда зажег сигару, которую он сунул мне в руку. После того случая, до тех пор, пока я не привык к сильному табаку, я всегда убирал подаренные им сигары в карман, сохраняя ум незатуманенным для спокойного рассмотрения любого финансового вопроса, который нам нужно было обсудить. Этим вечером, о котором я рассказываю, м-р Морган слушал доклад о содержании портфеля банка, который мы обсуждали. Его удивительный мозг вбирал в себя путаницу фактов и затем, после обдумывания, он говорил, а мы, слушавшие, знали, что внимаем словам мудрости. Внезапно я видел, что рука, державшая сигару, расслабилась на столе; его голова наклонилась вперед, пока подбородок не утонул в шейном платке. Его дыхание стало слышимым. Утомленный старик заснул.

Кто-то, прикоснувшись к руке говорившего, заставил его замолчать; другой протянулся вперед и вынул из расслабленных пальцев, как погремушку из руки ребенка, большую сигару, которая опаляла лак стола. Затем мы тихо сидели, вообще ничего не говоря. Кто-то, захотевший выпить воды, огошед на цыпочках. Единственный звук, который можно было слышать, был дыханием м-ра Моргана Теперь мне кажется, что прошло долгое время, прежде чем он пробудился. Когда это произошло, сознание вернулось к нему сразу, через секунду он был полностью активен, и наше совещание возобновилось, причем о сне м-ра Моргана не было сказано ни слова.

Мы не всегда были так мягки в те суровые дни. Вспоминаю, будто акт в мелодраме, один ноябрьский день, когда мы собрались для встречи в частном офисе в здании "Траст компани оф Америка". Мы — это директора железнодорожной компании "Норфолк энд Сазерн рэйлвэй", Дорога испытывала трудности, как и большинство железнодорожных корпораций. Проблема всегда могла быть выражена одним словом: деньги, Мы должны были пройти через юридические формальности, необходимые для разрешения выпуска ипотечного кредита на 25.000.000 долл. Акционеры свое одобрение дали.

Среди присутствовавших был президент "Траст компани оф Америка" Оклей Торн. Он был беспокоен, как кошка, которую забрали от корзины с мяукающими котятами; внизу было много дел, требовавших его внимания. Кто мог сказать, какие еще плохие новости мог выплюнуть тикер? В любую минуту угрожающая очередь вкладчиков могла снова начать выдвигаться на улицу, чтобы чудовищно вырасти до размеров, излучающих волну истерии, звучащую на всей территории страны.

Пока юрист доставал документы из портфеля, готовясь приступить к чтению ипотечного контракта, немного поговорили о самых последних слухах по поводу проблем "Никербокер траст компани", Большинство из нас были знакомы с ее преэидентом Джоном Т. Барни, и испытывали к нему симпатии. Некоторые были склонны винить в трудностях Барни Чарльза У. Морса или ф. Огастуса Хайнца. Затем юрист начал свое формальное чтение.

Когда он блуждал среди своих скучных фраз, раздался телефонный звонок, и, поскольку Оклей Торн стал говорить, юрист перестал читать.

"Барни совершил самоубийство, — сказал Торн. — Застрелился из пистолета".

Никто ничего не сказал. Юрист продолжил чтение. Эго не было бессердечием. У нас просто не было времени выражать свои чувства. Битва в тот момент продолжалась; мы в ней участвовали.